Начало зарисовки. Самое начало. И дальше, возможно, будет.
Безликий день в оттенках серых акварелевых мазков - поплывшая четкость из-за нарастающей влажности и отвратительно течет как из носика поломанного крана. Рабочие будни опустошили спальные районыРабочие будни опустошили спальные районы. Кое-где пройдет вжав голову в плечи очередной прохожий с пустыми стеклянными глазами и кислым выражением лица. Уже неплохо. Впрочем, будь сегодня воскресный день на улице творилось бы тоже самое. Никого не прельщает видеть короткую часть своей жизни вот такой неприглядной помоечной мышью.
Мужчина без определенной возрастной категории бесцельно блуждал между перекрестками домов, не слишком то обращая внимания на моросящий дождь. Он был бледен, бесцветен и подозрителен даже для самых беспечных глаз. Он не был наркоманом. Значительно хуже.
Антон шатался здесь уже второй час. В наушниках крутился по кругу заслушанный до дыр под стать погоде плейлист. Антону не нравилась погода. Не нравился и он сам. Он высунул свой нос из квартиры только потому что внутри него разворачивалась такая же лужа и мряка, но даже здесь было не так гадко как у него.
Его штормило и крыло и единственное что он мог - цепко держать в трясущихся руках телефон и безжалостно бить липкими от раздражения пальцами по сенсорному экрану, прокручивая содержимое своего плейлиста. Вот она, нужная родненькая песня. Облегчение прокатывало по его измученному нервным напряжением телу. Глубокий выдох. Плохо дело. Удовлетворение давно перестало быть применимым словом, оставляя лишь смутные очертания этого слова. Антон и апатия.
Поворот налево, затем обойти мусорный бак и пойти направо. Ненависть на пару с тупой злобой клубились ужами в районе солнечного сплетения, становились все жирнее и толще, отчего тупая невыносимая боль медленно, шаг за шагом, доходила до горла и перекрывала дыхание. Он сутулился, теребил наушники. Парень был легкий, но невидимый груз тянул его вниз, практически сгибая пополам. И его сгибало. Обьемные тени, словно вышедшие из-под графитного стержня карандаша, хватались за его ноги, по-медвежьи неуклюже вскарабкивались одна по другой ему на плечи, оставляя в воздухе легкую дымку.
Каждый раз, когда уровень тревоги снижался, одна или две тени скатывались мохнатыми мячами с него и беззвучно шмякались под ноги.
Прохожие предпочитали обходить стороной смутную помятую фигуру на горизонте. Не то чтобы в их умишки закрадывались сомнения о степени опасности депрессивного паренька, на вид как раз он выглядел безобидно, но любое даже убитое чутье срабатывало в пользу собственной жизни и потому, пряча глаза, а возможно, даже не замечая его, каждый старался обойти его дальней дорогой, либо, спохватившись в последний момент, развернуться и пойти обратно под предлогом забытого зонта или карманных денег.
Антон ощущал как мир отворачивается от него и оставлял его один на один с вакуумом его одиночества. Он тоже не любил людей. Взаимно. И каждый раз, когда он так думал, за его локоть хваталась новая тень и практически нежно щекотала подобием носа его шею. Парень прятал подбородок в ворот куртки и от бессилия сжимал кулаки. Вряд ли эта дырявая помойка могла оценить его. Так он считал.